Поскольку мы досконально не знаем о функциональном назначении городищ вдоль вала, их логичней было бы назвать фортами. Этот термин характеризует их внешний вид, связанный с наличием фортификационных сооружений.

Во время своего пребывания в Маньчжурии Арсеньев совершил экскурсию в окрестности городка Ашихэ, в 30 км от Харбина, где он осмотрел развалины Бэй-чэна, бывшей в XII и начале XIII вв. столицы государства чжурчжэней, и произвел «пробные раскопки». Но о результатах обследования он в своем докладе умалчивает. Особое место в нем занимает сообщение об «очень длинных валах» Чакири-Мудун и Бабей-Мудун. Важно отметить большой интерес Арсеньева к остаткам дорог и валов, встречающимся на территории Уссурийского края.
Вал Чакири-Мудун изображался еще на китайских и французских картах XVIII в. В разное время следы его искали М.И. Венюков, А.Ф. Усольцев, А.Ф. Будищев. Об этих валах сообщал архимандрит Палладий Кафаров (1817-1878) - начальник 13-й Духовной миссии в Пекине, совершивший экспедицию в Уссурийский край для этнографических и археологических исследований по предложению Российского Императорского географического общества в 1870- 1871 гг. В письмах о. Палладия «вал Чакири-Мудунь» упоминается несколько раз. Вместе с тем анализ текстов позволяет утверждать, что исследователя интересовала вся система валов и дорог не только Южного Приморья, но и Кореи и Маньчжурии. Свидетельство тому мы находим в письме от 15 сентября 1870 г., где предпринимается попытка идентифицировать «вал Бобэй-Мудунь», изображенный на картах Маньчжурии, с элементами реального ландшафта в районе с, Никольского (ныне - г. Уссурийск). Исследователь отмечает его связь с Великой стеной «Чан-чэн», некогда отделявшей Маньчжурию от Кореи и упоминавшейся в исторических трудах при описании событий начала XII в. Очевидно, имелась в виду стена «Чхонни Чансон»*, сооруженная в 1033-1044 гг. и соединявшая 14 крепостей, тянувшихся более чем на 500 км: от устья р. Ялу на западе и до побережья моря у крепости Торепхо на востоке. В «Истории Кореи» Ли Ги Бэка об этой стене сообщается следующее: «Чтобы обезопасить страну от нападений с севера (киданей и чжурчжэней), власти Коре в течение 12-ти лет, начиная со второго года правления вана Токчона (1033 г.) и до 10-го года правления ванна Чонджона (1044 г.), продолжали строить крепостную стену длиной 1000 ли от устья реки Амноккан (кит. Ялуцзян) до гавани Торёнпхо (совр. Вонсан) на Восточном побережье».
О местоположении вала Чакири-Мудунь о. Палладию сообщил начальник топографов, С.Г. Яковлев. Сделав экскурсию на верховья Лефу (совр. р. Илистая), он обнаружил «...след насыпи Чакири му дунь и проследил ее на расстоянии 5 верст. Эта линия состоит из ряда 4 небольших валов со рвами, в расстоянии один от другого саженей на 15, так что ширина этого странного сооружения простирается на 60 сажен. Дальнейшего протяжения г. Яковлев не отыскал; линия валов идет по вершине горы: вероятно, что это цепь укреплений по доступным возвышенностям, простирающаяся на далекое пространство». На это сообщение в дальнейшем опирался Ф.Ф. Буссе, разыскивая Чакири Мудунь во время обследования долин р. Лефу (совр. название р.Илистая - прим. моё) в 1887 г. Он считал, что нашел вал Чакири-мудунь в виде двух независимых друг от друга валов, некогда пересекавших всю долину р. Сандагоу и распространявшихся далее в обе стороны по водораздельному хребту.
Однако несколько лет спустя кн. Крапоткин оспорил это «открытие». Он писал: «Поперек долины р. Сандагоу, правый приток р. Лефу, вблизи перевала на р. Даубихэ (Бурхан) идут два параллельных вала, что дало Ф.Ф. Буссе повод приурочить их к знаменитому «Чикири мудунь»... При ближайшем моем исследовании этих валов, они оказались частью укрепления, спустившегося в долину с гор, почему описание Буссе в Запис. Об. изуч. Амур. края. Том I стр.15 я опускаю, как ошибочное».
Территория, где был расположен вал Чакири-Мудун, безусловно, интересовала и Арсеньева. Так, в дневнике № 4 за 1907 г. он сообщает: «От Анучина по дороге, идущей на Бельцова и к Никольску через перевал, есть крепость, которая называется Сандягуань. На перевале «Бурханка» - под этим последним именем и известна эта крепость у местных крестьян. В настоящее время в этой крепости живет русский поселенец (запасной солдат) Ефремов» (АОИАК. Путевой дневник В.К. Арсеньева 1907 год. № 4 Стр. 574 - 761. Путевой дневник № 4. Л. 81 об - 82).
Наиболее полное описание археологических памятников этого района Арсеньев дает в тексте, датированном 1920-ми годами. Он сообщает, очевидно, организаторам экскурсий для туристов: «На перевале между рекой Майхе и Ляфу по дороге из Новохотуничи в Николаевку видны остатки древней постройки, обнесенной валом в общей площади полторы десятины. В верховьях р. Лефу имеются насыпи Чакари-Мудун, их желательно проследить, т.к. они не исследованы до конца. На этих насыпях имеется много интересного. Насыпи проходят по вершине горы» (АОИАК. Отрывок работы В.К. Арсеньева по описанию памятников старины в Приморье. Ф. 14. On. 1. Д. 86. Л. 3).
В настоящее время место, исследованное Буссе и Кропоткиным, локализуется в 1 км к северо-востоку от села Орловка Анучинского района. В 1972 г. оно было отснято на план при помощи теодолита О С. Галактионовым. В 1986 г. он же обследовал его более детально и снял на план систему оборонительных сооружений. Другие свидетельства о внимании Арсеньева к валам Чакири-Мудун и Бабей-Мудун содержатся в дневнике А.З. Федорова. В нем сообщается, что 25 октября 1915 г. Арсеньев произвел съемку вала и рва у деревни Воздвиженка.
Интерес Арсеньева к валу Чакири-Мудун подтверждается также использованием его образа во 2-й главе незаконченной книги «В Горах Сихотэ-Алиня» (1937), как известно, созданной на основе событий экспедиции 1908-1910 гг. и подготовленной к изданию уже его второй женой, причем содержание машинописной рукописи с правками М.Н. Арсеньевой отличается от того, что вошло в окончательное издание. В тексте рукописи можно прочесть, что вал Чакири Мудун «начинается где-то около Даубихе в Уссурийском крае и на многие десятки километров тянется сквозь тайгу с Востока на Запад» (АОИАК. Машинопись «В горах Сихотэ-Алиня» с правками автора и М.Н. Арсеньевой до и после 1930 г. Ф. 14. On. 1. Д. 66. Л. 90). В начале 1920-х гг. коллеги Арсеньева П.Ф. Шкуркин и А.М. Баранов составили первый историко-географический атлас Маньчжурии, в котором были обозначены и некоторые валы. «На территории маньчжурского края* - писал впоследствии А.М. Баранов, - имеется целый комплекс древних сооружений в виде валов, прорезающих Маньчжурию в разных направлениях... Постройкой валов государства, создававшиеся в пределах маньчжурского края, увлекались преимущественно в первые века нашей эры. Каждое государственное образование стремилось границы своих владений отметить на местности постройкой валов. Увлечение сооружением таких валов было настолько сильно, что к постройке новых валов приступали сейчас же, как только хоть несколько менялась граница. Попадаются валы протяжением всего лишь в несколько верст. Видимо, работа была остановлена с тем, чтобы немного отступя, начать строить второй вал параллельный первому и, не докончив и сооружения его, приняться затем за следующий. Пример такого строительства имеется на лицо к западу от Хинганского хребта. Такого же характера валы имеются и в русском Приморье».
В библиотеке В.К. Арсеньева имелся экземпляр этого атласа, но затем бесследно исчез. А.И. Тарасова обнаружила сообщение П. Бардунова, указывающее на то, что среди материалов, оставшихся в кабиненте В.К. Арсеньева, имелись «карты населения Маньчжурии (с 2000 г. до н.э. до 1689 г. н.э.) с объяснительным текстом, составленные П.В. Шкуркиным и А.М. Барановым». В своем письме Н.В. Кюне ру от 16 декабря 1928 г. Арсеньев писал, что одна из 14 карт атласа затерялась. В отношении системного рассмотрения археологических остатков валов на территории Приморья и Северо-Восточного Китая представляет интерес китайская работа, опубликованная в 1941 г. с картой, на которой были нанесены оборонительные сооружения минской эпохи**.

Земляное оборонительное сооружение нюйчжэней (правильное название чжурчженей - прим. моё), называвшееся китайцами 长城 Чанчэн (Длинная стена) и 边壕 Бяньхао (Пограничный ров), и служившее одновременно их государственной границей, было построено нюйчжэнями не только для защиты от нападения татаро-монголов, тангутов и китайцев на Айсинь Гурунь. Оно было для того времени классическим отображением на земной поверхности линии, которую не имели права переходить подданные других государств. Самовольный переход границы, как правило, карался смертной казнью. Проволочные заграждения на государственной границе бывшего Советского Союза и Российской Федерации представляются детскими игрушками в сравнении с Великой китайской стеной и Валом Чингис-хана, служившими в своё время государственными границами империй.
Как отмечал Н.Ц. Мункуев в комментариях к «Мэн-да бэй-лу» («Полное описание монголо-татар»), это была пограничная траншея (ров) с насыпью вдоль всей северо-восточной, северной, северо-западной и юго-западной границ государства Цзинь. По его мнению, она была протяженностью почти в 3000 ли (1728 км). При этом Мункуевым сказано, что «ныне насыпь и ров выровнялись с окружающей местностью, но благодаря исследованию Ван Говэя в настоящее время можно с приблизительной точностью очертить линию этой траншеи на всём протяжении».
В этом я не могу согласиться с его мнением. Дело в том, что во многих местах пограничный ров и насыпь, сделанные нюйчжэнями, до сих пор сохранились. Сохранились они под названием «Вал Чингис-хана» и нанесены на топографические крупномасштабные карты, что позволяет не только «с приблизительной точностью», но и абсолютно точно указать их местоположение, хотя, к сожалению, действительно, в некоторых местах это пограничное сооружение утрачено. Но в целом разрушение некоторых участков с учётом сведений из исторических материалов не влияет на общее восприятие прохождения линии государственной границы Айсинь Гурунь.
В «Мэн-да бэй-лу» сказано: «Когда вступил на престол незаконный (китайцы называли нюйчжэней «разбойниками», а их императоров «незаконными государями», - Г.Л.) Чжан-цзун (император Ваньянь Мадагэ, правил 1189 – 1208 гг., храмовое посмертное имя 章宗 Чжан-цзун, - Г.Л.) в годы Мин-чан (девиз правления в 1189-1195 гг.) не допускались убийства и казни. Вследствие этого татары понемногу стали возвращаться в своё государство. Прибавлялись совершеннолетние, росли и воспитывались, Чжан-цзун, [т.е.] Цзин (второе имя императора, которым нарекли его китайцы, - Г.Л.), снова счёл это бедствием. Тогда [он] построил новую Длинную стену к северу от Цзинчжоу и поставил охранять её людей цзю – тангутов. Но в связи с тем, что цзю-тангуты взбунтовались, взбунтовались все вожди, вступив в союз с цзю: еладу, мудянь, ми, хоудянь и другими. Цзиньцы послали войска и усмирили их. Люди цзю разбежались и перекинулись на сторону татар».
Цзинчжоу был расположен на территории бывшей провинции Суйюань северо-восточнее г. Гуйхуачэн. Город Гуйхуачэн кроме того называли Гуйхуа, Гуйсуй, ныне называется также, как и в древности, Хух-Хото (в недавнем прошлом в другой фонетике Куку-хото), который находится в Автономном районе Внутренняя Монголия Китайской Народной Республики.
Пограничное инженерно-земляное сооружение нюйчжэни завершили в третий год 承安 Чэн-ань (8.02.1198 - 27.01.1199).
...В приведенной выше цитате сказано, что татары “стали возвращаться в своё государство”. Где же оно находилось?
На этот вопрос есть ответ в “Мэн-да бэй-лу” в разделе о названии династий и годов правления в Монгольском государстве. «Татарское государство на юге находится в соседстве с племенами цзю, а слева и справа с ша-то и другими племенами. В старину существовало государство Монгус (蒙古斯 - Мэнгусы, - Г.Л.). В незаконный [период правления] цзиньцев Тянь-хуй (天会 Тянь-хуй; название эры правления императора 吳乞買 Уцимая в 1123 - начало 1135 гг., - Г.Л.) они, т.е. монгус, также тревожили цзиньских разбойников и причиняли [им] зло. Цзиньские разбойники дали [им] много золота и шелковых тканей и помирились с ними».
Итак, татары, теперь уже объединенные общим названием – монголы, стали возвращаться в пределы той местности, которая была ограничена Южным Валом Чингис-хана, отделявшим их государство от Айсинь Гурунь.
Здесь я вынужден напомнить, что монгольское государство 蒙古 Мэн-Гу было создано не Чингис-ханом, а задолго до его прихода к власти. Например, в 1147-1205 гг. девиз правления в этом государстве (в китайском переводе) был 天兴 Тянь-син (Небесное Свершение; Небесное Вдохновение).
Н.Ц.Мункуевым, на мой взгляд, проведен достаточно убедительный анализ, показавший, что в государстве Цзинь насчитывалось в войсках до 15 племён цзю, большинство которых составляли кидани, кумоси, татары, монголы и тангуты, расселённые по границам. По существу, по-видимому, это были организованные по-военному поселения в пограничных районах, чем-то напоминавшие казачество в России в её феодально-крепостнический период. В «Мэн-да бэй-лу» чётко сказано: «Впереди имеются племена цзю…» (前有族 - цянь ю цзю цзу). Это однозначно свидетельствует, что люди в войсках цзю не были нюйчжэнями. При наступлении монголов, как правило, войска цзю переходили на их сторону.
Кроме расселения племён цзю на границах императоры [нюйчженьского] государства Цзинь создали 招讨司 чжао-тао сы - «Вербовочно-карательные управления» Северо-западного, Юго-западного и Северо-восточного Лу. На карте мною показаны места расположения Северо-восточного и Юго-западного Вербовочно-карательных управлений. Эти управления возглавляли 招讨使 чжао-тао ши, чиновники третьего ранга первого класса, в задачу которых входило «вербовать и печься о сдавшихся и присоединившихся, карать и наказывать замышляющих отход». Чжао-тао ши поддерживали связь с тангутским государством Си Ся, тюркскими и монгольскими племенами на юго-западе и северо-западе, а также с различными племенами и Кореей на северо-востоке. Здесь нам необходимо вспомнить, что нюйчжэни были вынуждены откупаться от своих северо-восточных соседей. А к северо-востоку от них жили мэнгу.

...Вал Чингис-хана был представлен двумя почти параллельными, отстоящими друг от друга на 350-650 км земляными сооружениями, то есть существуют два Вала Чингис-хана. В связи с удаленностью расположения обеих линий Вала правомерно присвоить названия Северный и Южный валы Чингис-хана.
Северный вал Чинчис-хана, судя по всему, был первой и неудачной попыткой нюйчжэней установить границу на севере с татаро-монгольскими племенами, когда тем временно пришлось уходить на север.
...Г.Н.Потанин, описывая его поездку в среднюю часть Большого Хингана летом 1899 года, отмечал, что монголы это сооружение связывали с именем Чингис-хана и называли Чингисэ-хэрим; поясняя, херим значит «стена», «вал». Казак из Абагайтуевского караула, сопровождавший в поездке Потанина, говорил ему, что к Валу с южной стороны примыкают четвероугольные городки, окружность которых около 20 саженей (около 40 метров) и расстояние между ними порядка 30 верст. Надо полагать, это были караульные башни, позволявшие вести наблюдение за возможным противником, пытавшимся пересечь линию Вала и рва, на расстоянии 15-20 километров в обе стороны и подавать дымовые сигналы и высылать конных гонцов в тыл с вестью о вторжении.

...Могу сказать, что в любом случае это не погранзаставы - нельзя так все скопом именовать. Это конструктивные части фортификации. И общего названия быть не может. В каждом конкретном случае надо разбираться. Это могут быть наблюдательные башни, места размещения пикетов, форты - это совсем другое и не относится к линии стены. Вы смешиваете форму архитектурного сооружения и его социальную функцию. Но верно уловили, что у каждого термина есть свое содержание. Есть в сети "Фортификационный словарь", он может помочь.

...В период Киевской Руси укрепленные города на степных окраинах государства объединялись в оборонительную систему, получившую название «Змиевых валов». Искусство возведения деревоземляных укреплений этого периода берет свое начало от времени распада родового строя и расслоения общества.
Многовековой опыт строительства крепостей передавался из поколения в поколение. Этот опыт был в свое время обобщен в рукописной книге, составленной Онисимом Михайловым в начале XVII века и названной «Устав ратных, пушечных и других дел, касающихся до воинской науки». «Устав» состоит из шестисот шестидесяти трех статей и представляет собой своеобразный свод правил о строительстве и оснащении крепостей, об организации и обеспечении инженерных войск.

...В конце Х века на рубежах Киевской Руси сложилась целая система укрепленных городов, объединенных мощными водными преградами. Отдельные засеки, создаваемые между крепостями в Новгородско-Псковском, Тверском и других княжествах, упоминаются и в летописных источниках XII века.
Дальнейшее развитие приемов крепостного зодчества Х-XIII веков способствовало созданию совершенных и эффективных в военном отношении оборонительных систем, ярким примером которой стала Засечная черта. Сплошная подрубка деревьев на высоте человеческого роста с наклонной укладкой верхних частей стволов с ветками, без срезания сучьев - это и есть засека, служившая серьезным препятствием для татарской конницы.
...Постепенно разрозненные звенья Черты объединяются в сложную систему и превращаются в комплексное оборонительное сооружение общегосударственного значения, свидетельствующее о возросшей мощи Руси. Вместе с тем вскоре обнаружился и недостаток Черты - она оказалась далеко в тылу. Отдельные крепости и небольшие гарнизоны на большом пространстве перед Чертой не могли противостоять врагу.
В конце XVI - первой трети XVII века снова участились набеги татар, сопровождавшиеся разорением территорий даже в непосредственной близости от Черты. В связи с чем московское правительство со второй половины XVII века организует крупные мероприятия по созданию новой, Белгородской черты, которая объединила города-крепости Козлов, Усмань, Воронеж, Ольшанск и другие. Эта оборонительная система прошла на несколько сотен верст южнее Засечной черты.
Вместе с формированием Белгородской черты проводились работы по реконструкции и перестройке отдельных звеньев Засечной черты, которая становится с этого времени внутренней линией укреплений. Завершение таких сложнейших оборонительных комплексов явилось следствием огромного опыта и высокого инженерно-строительного искусства русских людей, которые не только возводили, но и сами «оберегали» Черту от набегов степняков.

Справедливо будет отметить, что одна Черта, даже такая протяженная, как Белгородская, не могла обеспечить защиту границ на должном уровне. Необходимо было организовать взаимодействие Черты со сторожевой службой перед ней. Такая служба, известная уже в XIV веке, была налажена в Засечной черте и на протяжении многих десятилетий продолжала совершенствоваться на всем пространстве «дикого поля». Главная задача, которая ставилась перед сторожевой и станичной службами, - собирать информацию о передвижении татар, сообщать о местах их скопления и предполагаемых маршрутах движения. При приближении татар к крепостям военные гарнизоны должны были вступать с ними в единоборство, защищая от разорения близлежащие деревни.
После обстоятельной подготовки в 1571 году М. И. Воротынский «с товарищи» разработал специальный документ - приговор, или устав, регламентирующий сторожевую и станичную службу. Среди множества различных предписаний приговор устанавливал и правила несения службы: «А стояти сторожем на сторожах, с конь не сседая, переменяясь, и ездити по урочищам, переменяясь направо и налево по 2 человека по наказом, каковы им наказы дадут воеводы. А станов им не делати, а огни не класти не в одном месте; коли каша сварити и тогды огня в одном месте не класть дважды; а в коем месте кто полднивал, и в том месте не ночевать, а где кто ночевал, и в том месте не полдневати. А в лесах не ставитца, а ставитца им в таких местах, где б было усторожливо».
Основной задачей устава была организация сторожевой службы на степной окраине, «чтоб воинские люди на государевы украйны войною безвестно не приходили». Эта служба существовала на «диком поле» до тех пор, пока там не появились русские города, и была предназначена в основном для предупреждения о нападениях татар. На отражение нападений были направлены иные мероприятия, и в первую очередь - сооружение защитной Белгородской черты.
Это грандиозное по своим масштабам мероприятие началось со строительства в 1635 году города Козлова и земляного вала около него. Кроме новых городов-крепостей в Черту вошли и старые, построенные в последней четверти XVI века, прежде всего Воронеж и Белгород. Создание Белгородской черты продолжалось почти четверть века. На первом этапе это были небольшие по протяженности защитные линии, располагавшиеся на дорогах, по которым татары проникали на Русь. Вместе с этими разрозненными частями примерно в течение десяти лет были срублены города-крепости Козлов, Усерд, Яблонов, Короча, Хотмыжск, Вольный, Костенек (ил. 55-57), Ольшанск, Усмань. В последующие годы, вплоть до 1653 года, осуществляются строительные мероприятия по заполнению пробелов между отдельными звеньями защитной линии и формируется русское войско в пределах всей Черты. С этого времени набеги татар отражаются уже непосредственно у созданной защитной линии укреплений, в которой кроме названных появились новые крепости: Карпов, Орлов, Коротояк, Болховец, Новый Оскол, Верхососенск, Добрый, Сокольск, Урыв и Острогожск. Всего в Белгородскую черту вошли двадцать пять опорных крепостей, из них пять имели рубленые стены, восемнадцать - острожные и только две - земляные.
Примерно к 1658 году были окончательно определены границы и контуры защитной Черты, официально получившей название Белгородской.
Сооружение Черты происходило в условиях непрекращавшихся татарских набегов и завершение ее стало не только крупным оборонительным мероприятием общегосударственного масштаба и значения, но и настоящим подвигом русского народа.

...Оборонительные сооружения всегда были связаны с населенными пунктами. Поэтому с городовых сооружений термин «город» переносился и на территорию, ко­торая ими прикрывалась. В середине прошлого столетия это хорошо сформулировал Ф. Ласковский: «Городом называется всякое жилое место, окруженное для его обе­спечения от неприятельских нападений земляным валом, деревянной венчатою сте­ною или каменною оградою».
В древней Руси не было городов без оборонительных сооружений. Основать город в первую очередь и означало возвести городовые укрепления. «Понятие о городе, как о жилом месте и об укреплениях, его ограждав­ших,— писал далее Ф. Ласковский,— совершенно сливались между собой; город не мог быть без оборонительной ограды, с уничтожением ее он терял значение и самое название города». Населенный пункт только тогда начинал называться городом, когда он приобретал оборонительную ограду: «Все то, что окружено стеною, укреп­лено тыном или огорожено другим способом, они называют город»,— записал в начале XVI в. австрийский посол Сигизмунд Герберштейн относительно русского термина «город», существовавшего на Руси с незапамятных времен. Позднее, уже в третьей четверти XVII в., подобное же толкование данного термина приводит и Ганс-Морис Айрман; записывая свои впечатления о путешествии по Прибалтике и «Московии», он также отметил, что «город или град, означает по московски укрепле­ние или замок».

как на китайском и монгольском звучит аналог понятия форт-застава-дозор-кордон-заслон-рубеж-караул-блокпост-пост?

Самое верное использовать название "городище". Однако, не все из того, что я вижу (на Викимапии - прим. моё), с уверенностью может быть местом поселения. Это могут быть временные убежища для людей и скота без долговременных построек внутри валов. Такое встречается часто.
Выяснить на месте тоже не удастся. Потому что функциональное назначение таких фортификаций может подтвердить только археологическое исследование. А оно может быть произведено только при условии получения соответствующего разрешения из Минкульта (в России, Монголии и Китае есть свои ведомства). В каких-то случаях это м.б. форт (есть определенный набор критериев для его выделения). А уж какую он роль выполнял из того перечня, что бы даете с иероглифами, без раскопок и работы с письменными источниками сказать невозможно.
К сожалению, проще бывает обнаружить данные в летописях или других документах, чем дождаться археологических работ на конкретных объектах.

Вижу, что в отдельных случаях они обозначены как фортификация эпохи Ляо. Но опять же, нередко кидане использовали фортификацию своих предшественников, а, в свою очередь, их городища использовались новым населением позже. Но, конечно, то, что эти городища имеют связь с "валом Чингисхана", особенно, если хронологически синхронны, может наводить на мысль, что это были какие-то приграничные пункты, в т.ч. и для нахождения гарнизонов, охранявших границы, пункты сбора в случае военной опасности для населения округи и его скота и т.д. и т.п.

На площади 30 на 30 поместится не одна юрта. И, скорее, всего это были не юрты, а шатры или палатки.

Юрта это не единственное убежище. В каждом конкретном случае надо смотреть, какие легкие разборные постройки использовались. Что касается полуземлянок (не землянок) или иных построек, то практически их нет внутри такой фортификации той эпохи в этом регионе, если это не столичные пункты. А мелкие, как по валу, это действительно чаще всего временные убежища. Это и в Хакасии, и в Приморье. Но есть средневековые городища, где полуземлянки (т.е. стационарные постройки) обычны. Например, в Восточном Забайкалье. Там на р. Шилка от 40 до 100 западин от жилищ и других построек насчитывается. То же касается сопредельных территорий по Амуру (по всему бассейну) и в Приморье. Это культуры мохэ, чжурчжэней и позже. Но это все - земледельцы.

Наиболее древней и распространенной формой организации транспорта в старой Монголии был так называемый уртон. По важнейшим линиям связи Урги с Кобдо, Улясутаем, Ундурханом, Сан-бэйсэ и в других направлениях были установлены специальные дорожные станции — уртоны — на расстоянии 20-35 км, в зависимости от трудности пути между уртонами. На станциях всегда держали в запасе свежих оседланных лошадей. Всадники, прибывшие сюда, могли, сменив лошадей, тотчас же отправиться в дальнейший путь. Уртон соответствует древнему русскому способу передвижения «на перекладных». Араты обязаны были выполнять так называемую уртонную повинность: давать станциям лошадей, сопровождать и обслуживать пассажиров и т.д. Уртоны в Монголии обслуживали государственных служащих, чиновников, должностных лиц, посыльных. Рассказывают, что специально натренированные курьеры с депешами государственной важности и особой срочности проходили на уртонских лошадях до 300 и более километров в сутки, в несколько дней достигая самых дальних пограничных караулов.

Все расстояния у монголов мерятся временем езды на верблюдах или лошадях; о другой, более точной мере номады не имеют понятия. При вопросе: далеко ли до такого места? монгол всегда отвечает: столько-то суток ходу на верблюдах, столько-то на верховом коне. Но так как скорость езды, равно как и количество времени, употребляемого для нее в течение одних суток, могут быть различны, смотря по местным условиям и по личной воле ездока, то номад никогда не преминет добавить: "если хорошо будешь ехать" или "если тихо поедешь".
Из обычаев монголов путешественнику резко бросается в глаза их обыкновение всегда ориентироваться по странам света, никогда не употребляя слов "право" или "лево", словно эти понятия не существуют для номадов. Даже в юрте монгол никогда не скажет: "с правой" или "с левой руки", а всегда "на восток" или "на запад" от него лежит какая-нибудь вещь. При этом следует заметить, что лицевой стороной у номадов считается юг, но не север, как у европейцев, так что восток приходится левой, а не правой стороной горизонта.
[Пржевальский Н. Монголия и страна тангутов. Первое путешествие в Центральной Азии 1870—1873 гг. Часть 1.]